Петляет тропка у акации,
От грязи в марте скользкий путь.
Сестрёнкам с мамой в оккупации
Осталось вытерпеть чуть-чуть.

Как увижу, шаг невольно
Придержу у проходной:
Разгружают из фургона
Духовитый хлеб ржаной.

Лицо – почти бескровное.
Рука – в сухом огне.
– «Среди долины ровныя»
Ты спой, сестричка, мне.

Я к ним подойду. Одеялом укрою,
О чём-то скажу, но они не услышат.
Спрошу – не ответят… А в комнате – трое.
Нас в комнате трое, но двое не дышат.

Поехал на рыбалку генерал
И место целым штабом выбирал.
– Годится? – гаркнул он на божьи мели.
– Так точно! – офицеры возгремели.

Речей и слов не надо броских,
Ты просто молча здесь постой…
Не всем лежать у стен Кремлёвских,
Но всем лежать в земле сырой.

В проломах стен гудит и пляшет пламя,
Идет война родимой стороной…
Безмолвная, бессонная, как память,
Старушка мать склонилась надо мной.

Горит экран – пехота
пылит вглубь полотна…
Смерть косит всех – без счёта.
А жизнь – всего одна!

Потеряла карточку старушка…
Сгорбленная, с палочкой в руке,
Старая старушка-побирушка
Плакала у кассы в уголке.

Живым поверка – слава мертвым,
В строю не стало одного.
Он от меня стоял четвертым,
И я равнялся на него.

Казалось, «Радищева» странно встречали:
На волны, игравшие с гордой кормой,
Все громче катился обвалом печали,
С народом, с повозками, берег крутой.

В наш дом после войны семья вселилась –
Жена и муж, и трое ребятишек.
Их мама называла «квартиранты».
Мужчина был худым, его лицо
Не просто бледным, восковым казалось.

Эти дети от вдовьей деревни.
Никогда им ни в чём не перечь.
Это дети от горестных, бедных,
От случайных, нерадостных встреч.

Бугор боронили
Я,
Бабушка,
Дед,
Братишка возился...

Ещё не сделал пахарь круга,
Они открылись, как тоска,
Два извлечённых из-под плуга
Стальных заржавленных куска.