Наши пушки вновь заговорили,
Пробил час. Мы выступили в бой!
Мерно лаг отсчитывает мили,
Чайки вьются низко над водой.

Он был один, лежал среди долины
Иван российский, длинный и худой,
Как путь его среди окопной глины,
Как капля крови на земле сырой.

Не забытый, не угасший
Тот день и нынче – как бы сон:
Вечерней улицею нашей
Идёт безмолвно почтальон.

Когда последний ветеран войны
Сойдёт в окоп, откуда нет возврата,
Венок от самых близких и родных
Возложат правнуки к ногам солдата.

Плясали бабы в День Победы,
плясали, шаткий пол дробя,
забыв про горести и беды,
забыв на миг самих себя.

Он – командир. До умопомраченья
Натаскан наступать и побеждать.
Ни разу он в атаке, в отступленье
Не вспоминал свою и Божью мать.

Машут крыльями мельницы
В сорок третьем году.
В чистом поле чернеются
На юру, на виду.

Здравствуйте, мама и Танечка-плакса!
Мурлыка Федот – паникер и обжора –
Опять перепачкался черной ваксой
И выдрал кусок маскировочной шторы.

Помню навек поезда проходящие,
Бурю железную, грохота шквал, –
Так ощутима любому смотрящему
Боль будто вдвое сжимаемых шпал.

У костра пехотного полка
Грелась и дымила вся Россия.
– Нет ли среди вас, друзья, – спросил я, –
С лужским самосадом земляка? –

Герои не успели постареть,
Они – земли сиянье и свеченье –
Уснули у притихших батарей
Давно уже минувшего сраженья.

Качается год сорок третий
на ветках немецких ракит.
Вдыхая неласковый ветер,
отец на откосе стоит.

Я шёл в разведку. Времени спокойней,
Казалось, не бывало на войне.
Хотелось отдохнуть на горном склоне,
Присев к прямой приземистой сосне.

Вкус горелого сахара, сладковато-прогорклого,
Для мальчишек военной поры
новым лакомством ставшего, –
Как пролог той грозы, небывало жестокой и долгой...

Еду я, солдат двадцатилетний,
По войне, с винтовкою в руке,
В первый бой, а может быть, в последний,
Вместе с другом на грузовике.