Серый камень плаща…
Он глядит за распадок синий,
где летят, трепеща,
журавли над Россией.

У дороги дом стоит,
в доме старый дед сидит.
Уложив ладони горкой,
он в окошечко глядит.

Я помню этот тяжкий бой:
В ту ночь два раненых солдата
Бежали тайно из санбата
К себе домой – к передовой.

У славы солдатской изнанка всегда в кровавых бинтах,
И смерть, как сестра победы, судьбой приписана к войску…
И рота штрафная, не тронув с утра приварок в котлах,
Уходит на штурм, где бьёт миномёт, как доской о доску.

Последнее застыло слово,
Запечатлён суровый миг.
И тянет к памятнику снова,
Поскольку Зои нет в живых.

Сердец не пряча под сукном шинельным,
Мы шли, отвыкшие от тишины,
Эпохою прописанные временно
На грозовой жилплощади войны.

В чем слава солдат, уходящих в атаку, –
Глазам не увидеть, рукам – не объять.
Она не жестянка нагрудного знака,
И слово не в силах ее передать.

Этот путь лежит с войны Великой
Прямо на Берлин и на Потсдам.
Женщины выходят с земляникой
Точно к проходящим поездам.

Такие – однако – нам выпали судьбы –
Что – скуден наш добрый язык –
И немощны скрипки-литавры и трубы –
Чтоб Истины образ возник...

Я для врагов всегда найду
Слова, разящие, как пули,
А для друзей я славлю труд,
Чтоб словом добрым помянули.

Фильм хроникальный о войне
Что нового расскажет мне
Про артобстрелы, перестрелки,
О мощи танковых атак?

Свёкла вó поле подёргана, повыбрана,
Травы инеем подёрнуты по выгонам.
Собирались мои тётки на «страдания»,
Перед всем селом страдали, дело давнее.

В нашей жизни не так уже много тепла.
Да и разве нас женщина – нас война родила.
И вовек не забудется этот роддом
Под взлохмаченным небом в окопе сыром.

Культяпые плотники строят бревенчатый дом.
Их руки остались под Ригою и под Одессой,
А жить-то ведь надо: хоть как-то обуться, одеться
И выстроить для тёти Тани бревенчатый дом.

Помню очень смутно и немного:
Сорок третий… Ёлка… Дед Мороз…
«Граждане, воздушная тревога!» –
Встав на стул, я громко произнёс.