Землянка дружбою согрета.
Коптилка, ящик от снарядов…
Благодарю судьбу за это,
Мне больше ничего не надо.

Я лермонтовский возраст одолел,
И пушкинского возраста предел
Оставил позади, и вот владею
Тем возрастом, в котором мой отец...

Железная на кладбище ограда,
Неяркое свеченье листопада,
За дождевой морокою кусты,
Оплаканные тихие кресты.

Беспросветно дождь осенний
Моросит и моросит.
Милый друг раскинул руки,
Губы стиснул и молчит.

Опять меня тревожат журавли.
И к непогоде остро ноют раны.
Опять не спится: вижу, как мы шли,
Псковщины полонённой партизаны.

Вы не бросали друзей не зарытыми,
Не оставляли патроны врагам
И сталинским словом газеты забитые
Стыдливо мотали к промёрзшим ногам.

Человек живет на белом свете.
Где – не знаю. Суть совсем не в том.
Я – лежу в пристрелянном кювете,
Он – с мороза входит в теплый дом.

До костей я продрог, за киосками вскоре
Я окурок нашёл, раздобыл и огня.
– Что ты сделал для фронта? – плакат на заборе
Тыкал пальцем презрительно прямо в меня.

Война. Призывы: «Родина в опасности!»,
«Вставай, страна!» И – «Родина зовёт!»
Мы знали цену этой страшной гласности –
солдатка-мать, и я, и весь народ.

Увидела только сейчас
ваши портреты.
Увидела свет ваших глаз,
братья-поэты!

Позёмка вьётся как змея,
а кто ползёт по льду?
Совсем не я, совсем не я –
у смерти на виду.

Начальною военною порою
Меня судьба нечаянно свела
С насупленной и строгою Москвою,
С ее июлем, жарким добела.

Я о войне не заикался,
Почти ни слова не сказал,
Какое горькое лекарство
Мне, ошеломленному каской,
Армейский доктор прописал.

Вижу, вижу, как босыми пятками
Промелькнуло детство второпях,
С мамиными пёстрыми заплатками,
С отблеском пожарища в глазах.

Это всё история
Давняя и дальняя.
Станция Касторная.
Пляска привокзальная.