Как подожжённый муравейник,
Весь Мир, чернея, оседал,
Но пред Берлином не шутейник,
Святой Георгий представал!

Вспомним блокадные скорбные были,
Небо в разрывах, рябое,
Чехов, что Прагу свою сохранили,
Сдав её немцам без боя.

Какой-то ездовой сказал,
Что всё, что нет войны.
И, словно пьяный, поскакал
По камням с крутизны.

Над волжской дедовской сторонкой
Вновь журавлиный тянет клин…
Лист пожелтевший с датой громкой,
И сверху четкое: «Берлин».

Благословен тот день и час,
Когда раскинулась коврами
Земля, которую Тарас
Босыми исходил ногами

Над всей землёю речь наркома
Летела гневно, как набат.
Был нами тут же атакован
Районный наш военкомат.

Идут-бредут смиренно дни за днями.
У времени не будет седины…
Деревни, как солдатскими ремнями,
Затянуты дорогами войны.

Мы познакомились пятнадцать лет назад.
На вид он всё такой же – не стареет.
По-прежнему лучист и молод взгляд,
По-прежнему усов мой друг не бреет.

Вновь война не даёт мне покоя,
Эпизодами входит в мой стих.
Может, нынче об этом не стоит –
О погибших, а надо ль о них?

Длиннющая очередь…
У взрослых натянуты нервы…
Треугольники писем…
Слеза – по лицу…

Весна во рвы влетит с разбега.
Мешаясь с грязью пополам,
Опять полезет из-под снега
Забытый прошлогодний хлам.

Это память опять, от зари до зари,
Беспокойно листает страницы,
И мне снятся всю ночь на снегу снегири,
В белом инее красные птицы.

Я теперь в любом бою не робок,
Третий год – тяжелые бои.
И со мной всегда идут бок о бок
Верные товарищи мои.

О, птица, летящая к югу, о, птица,
Опустись ко мне на плечо!
Расскажи моим маленьким дочкам, о, птица,
Как я их люблю горячо.

А вы, мои друзья последнего призыва!
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.
Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,
А крикнуть на весь мир все ваши имена!