Только захлебнется
Кашель пушек жуткий,
Вновь мне улыбнется
Цветик незабудки.

В страшный час мировой этой ночи,
В страшный час беспощадной войны
Только зоркие, чистые очи
Называться глазами должны.

Засыпая в землянке сырой
На солдатской шинели прожженной,
Я, как девушкой, брежу тобой,
Мой красавец, мой город зеленый.

Подбирались ночки потемнее,
Подождливей или поснежней.
Подбирались парни посильнее,
Одевались парни потеплей.

Мой автомат разбит осколком,
Но даже падая, ору.
И землю взорванную скомкав,
Другой с убитого беру.

Отступать на восток не хотели,
И в санбатах походных не раз
Слишком долго и трудно болели
Пустяковые раны у нас.

В этот год поезда
уходили на запад –
вещмешков и шинелей
пропылённый поток.

Разнёсся слух среди ребят,
Что в детский дом пришёл солдат.
А это значит – наконец
Счастливым станет кто-то.

Поэты изысканней стали:
Что рифма – сплошной примитив!
Сорняк на священной скрижали,
Частушки банальный мотив.

Кричал я по ночам: «Земля на румбе!»
И воплем этим бабушку будил.
Она крестилась. Я же плыл с Колумбом
И по тайге с Арсеньевым бродил.

Не стало слышно песен по округе,
Не шелохнется ветер среди нив.
Деревни спят, натруженные руки,
Как гири, на подушку уронив.

Протянутых рук ощетиненный лес,
Сто глоток, орущих в восторге.
Торжественный слет ветеранов СС
Сегодня открыт в Крумпендорфе.

Привели сынишку коммуниста.
Встал он рядом с матерью у рва.
А стрижи резвились в небе чистом,
И росла веселая трава.

И приветливость во взгляде,
И следы былой красы,
И подзорник* на кровати,
И стенные бьют часы.

Я написал стихи о Ленинграде
(как написал, о том судить не мне).
Читаю их на крохотной эстраде
в сибирской нашей вьюжной стороне.