На фотографии в газете
Нечётко изображены
Бойцы, ещё почти что дети,
Герои мировой войны.

Молоко было белым, как утренний снег,
молоко было белым, как белое небо.
В полутёмном сарае вдыхал человек
этот запах живительный чутко и немо.

Я – друг негнущихся людей: в душе моей
И месть, и ярость с каждым днем горят сильней.
Я жив – и ты не одинок среди людей, –
Не проливай же горьких слез, мой друг, не гнись!

Угощала девушка бойцов
На днепровской жаркой переправе…
Пламенел кроваво берег правый –
Отсветы ложились на лицо.

Пусто место мамино с отцом…
Был отец когда-то молодцом.
На коньках вдвоём они стоят.
На меня вдвоём они глядят.

На развороченные доты
Легли прожектора лучи,
И эти темные высоты
Вдруг стали светлыми в ночи…

У Владимирки на госпитальном погосте,
Где шоссе от машинного гула дрожит,
И куда, что ни год, прихожу я, как в гости,
Под плитою могильною воин лежит.

К началу Второй мировой
Мы в школу ещё не ходили.
На станцию по мостовой,
Окутанный облаком пыли...

Я лежал на ничейной земле,
На разрытой ничейной земле,
На убитой ничейной земле,
На сожженной ничейной земле.

Даже птиц веселых голоса
Можно обвинить сейчас в крамоле.
Разве здесь не видят небеса,
Что мемориальным стало море?

Смоляне-старожилы
Толпились у горы.
В лесу звенели пилы,
Стучали топоры.

Не могу наглядеться
Я на край этот милый.
Пролетело здесь детство
Голубком сизокрылым.

Что ты ищешь, мой стих,
преклоняя колени
у холмов погребальных?
Для чего эти листья осины

У входа строгая охрана –
Видно, высокий кабинет,
Но там уже для ветерана,
Похоже, времени и нет.

О милые мамы! Простите сынов
За то, что в походах былинных
Мы вас вспоминали у дымных костров
Пореже, чем жен и любимых.