Ах, Вера Ивановна!
Полумрак ваших комнат прохладных
И переборы гитары,
и дым папирос «Беломор».

Вчера мы хоронили Изю Блоха,
В степи остался скорбный бугорок…
Хоть Изя Блох писал стихи неплохо,
Но мы шутили: «Изя, ты – не Блок!»

Скоро, скоро я домой поеду,
И земля закружится в окне.
И в купе какой-то непоседа
Заведет беседу о войне.

В то утро,
Когда соловьиные трели
Фашистскими бомбами
Взорваны были...

На Донетчине, блистая,
Звонкая, как птица,
Щебетала золотая,
Чистая криница –

Вчера мне ещё
Две медали вручили…
А тем не вручить,
Кто войною сражён:

Фашисты оставили Кромы.
От сына явилось письмо:
«С полком я прошёл возле дома,
С тобой повидаться не смог».

Я, пацан, глядел внимательно
На его вспотевший лоб.
Как медведя на рогатину,
Брал он с воза каждый сноп.

Опять отъезд на фронт, и снова
Я рву бумаги и дела.
И снова в роскоши пуховой
Метель над городом бела.

Во цвете лет погиб отец… О Боже!
Он ныне в сыновья годился б мне.
Он вдвое был меня моложе,
Когда погиб на проклятой войне.

Сороковые, роковые,
Военные и фронтовые,
Где извещенья похоронные
И перестуки эшелонные.

…А нам не довелось играть в войну,
Не мы в неё – она играла нами:
На фронт мы убегали пацанами,
С вагонных крыш смотрели на страну.

Словно хруст под ногами гравия,
Словно шепот далеких лет
Потускневшая фотография,
Потерявшийся где-то след.

Встанем, товарищ, в сторонке,
Пусть отдохнут костыли.
Вспомним о прошлом негромко,
Молча еще постоим.

Моя сгорела кукла в Ленинграде
В тот чёрный год, ослепший от огня.
Ребячий сон надолго был украден.
Не только у меня.