Недосеяно, недожато,
Недодумано до конца…
У Петровых нет старшего брата,
Вырос Вовка Ершов без отца.

Твой командир тебя годами старше.
Он больше знает, больше пережил.
Ты в школе был, а он – уже на марше,
Ты дома был, а он уже служил.

Тянет сердце на улицу Смычки.
Чтоб не знали соседи о том,
На ночь глядя хожу по привычке
Поглазеть на родительский дом.

По земле, исхлестанной
Минами, снарядами,
Полз солдат без роздыха
В сполохи багряные,

Мать понимает мир как дом,
Где скоро кончатся разлады,
Но страшен ей железный гром
Военных фильмов и парадов.

Шаркнул выстрел. И дрожь по коже,
Точно кнут обжег.
И смеется в лицо прохожий:
«Получай паек!»

Окровавлено сердце Земли
С той поры, что косила и жала,
И стоят, прислонясь, у бескрайней стены
Материнское горе

Всё уснуло с ним
в его Уленгоях*,
в Шилках,
в Нерчинсках,
в Красных Борках…

Все думали, что с Гитлером война
продолжится не годы, а недели.
И, сев у затемнённого окна,
с надеждой в репродукторы глядели.

Кругла Земля или плоска –
Не так уж истина проста.
Спросите старого солдата,
И он вздохнёт:..

Наяву – не в поверьях –
это все пронеслось.
Вижу вздыбленный берег
и в бессмертие мост.

Я – Освенцима – не знаю!
Я – был там. Я видел вещи:
Туфли… Ботинки зияли
Безножием человечьим.

Машут крыльями мельницы
В сорок третьем году.
В чистом поле чернеются
На юру, на виду.

«За Сталина-а-а!» – кричал, а за него ли
В атаку шел однополчанин мой,
До этого прожив семь лет в неволе,
В далеких лагерях под Колымой?

Я помню зайца с ватными ушами
И куклу, закрывавшую глаза.
Пусть нас уже не звали малышами,
Но без игрушек было нам нельзя.