На шоссейном перекрестке
Хороводницы-березки
Шелком зелени шумят.
Их развесистые ели

Мы казённый табак курили,
С потолка блиндажа текло.
Мы о женщинах говорили
По-солдатски – тоскливо, зло.

Бессонные я вспоминаю ночки,
Где второпях написанные строчки,
Случайные ночлеги у шоссе,
Где часто под обстрелом, под бомбежкой,

Так пронзительно пули пели,
Но не слышен нам пуль полет.
Мы бросками бежали к цели
И ложились ничком на лед.

Имели с тобой мы одну фляжку,
Сухарь на двоих, табаку затяжку,
Котелок, из которого вместе мы ели,
Когда что-нибудь раздобыть умели.

И в День Победы, нежный и туманный,
Когда заря, как зарево, красна,
Вдовою у могилы безымянной
Хлопочет запоздалая весна.

В подлом, бессовестном бою –
– Сдаешься? – Не сдаюсь! –
– Сдаешься? – Не сдаюсь!
Не охнув

Никак не вспомню,
Есть ли в Орске церковь?
Дымил завод, трамвай спешил, звеня,
В посёлок Никель из кварталов центра…

Я знал, что не погибну на войне,
В какую ни попал бы переделку.
Мне внучка вдруг привиделась во сне.
Она из рук в лесу кормила белку.

Мы в детстве пели на просторе,
Входя в иные времена:
«Штурмовать далёко море
Посылает нас страна!»

Эти рощи, эти сёла,
Это лето налегке!
Трепетал наш флаг весёлый
По-над Тосной, на луке.

За Красным угорьем,
на трёх верстах – сколь
изб, куда горе
вошло с войной?

Щели в саду вырыты.
Не горят огни.
Питерские сироты,
Детоньки мои!

Это память опять, от зари до зари,
Беспокойно листает страницы,
И мне снятся всю ночь на снегу снегири,
В белом инее красные птицы.

Пластинок хриплый крик
И радиовещанье,
И непрочтенных книг
Надменное молчанье