Я в окопе побрился впервые.
В час, когда провожают девчат,
Я встречал лишь рассветы стальные
И слыхал, как «пантеры»* рычат.

Он спрятал дудку в нары
И сгорбился в ожидании боли.
«Я ничего плохого не играл,
Это песенка моего детства».

Переступлю незримую черту,
неверия порог преодолею
к тебе в самом себе, –
в секунду ту

Раздался взрыв на Эльбе вспененной,
И я к нему что силы мчусь,
И прибежали в то мгновение
Американец и француз.

Я слышу это не впервые,
В краю, потоптанном войной,
Привычно молвится: немые, –
И клички нету им иной.

Мы идем…
Каждый тих и строг.
Зной висит пеленой сплошною.
Зной колышется надо мною

Над полыньёй ледяной
Инея иглы сверкали.
Послевоенной зимой
Бабы бельё полоскали.

На пиджаке блестели ордена
И седина белела из-под кепки.
Добрёл он до заветного окна
И протянул приёмщице рецепты.

В заснеженном Ленинск-Кузнецке
Война приземлила меня.
Впадала в сибирское детство
Зелёная речка Иня.

Однажды на якутской барахолке
Среди барыг и нищенок возник
Носатый и залатанный старик,
С ним ворон был в коричневой ермолке.

Хромоногий, старый, масти чалой,
Весь седой от гривы и до ног,
Мы его в бригаде называли
Необидной кличкою Конёк.

Порою радость связана с печалью.
Вот письма, вот стихи и юный Блок…
А вот значок с облупленной эмалью
и надпись: «Ворошиловский стрелок».

Нам было всего лишь по двадцать
Веселых мальчишеских лет,
Мы шли за Отчизну сражаться
Грозовой дорогой побед.

Не сказка это и не сон,
Не ради славы и почёта
Ушёл олений батальон
Сражаться с берегов Печоры.

Без тебя мне на свете не жить,
Океанских разливов земля.
И нигде никогда не забыть
Эти взрытые боем поля,