Поздний час. Прифронтовая полоса.
Ночь глядит в мое окно во все глаза.
Хочет в комнату проникнуть не стуча,
да закрыла ход зажженная свеча

Рысцою размеренно-строгой,
Под танковый грохот и гуд
К переднему краю дорогой
Собачьи упряжки бегут.

Не могли бы вы, сестрица,
Командиру услужить?
Не могли бы вы петлицы
На шинель мою нашить?

Всю ночь мы уходили большаком.
Горел июль.
Навстречу шла пехота.
Дымились паром мстинские* болота.

Простят ли потомки наш век за такое:
Мишени встают в океане травы…
Солдаты, солдаты! Вам нету покоя,
Но все сознают, что покой – это вы.

Просит Дарьюшка кукушку: «Посчитай,
сколько лет осталось веку моему?»
В роще Дарья собирает иван-чай,
хоть не знает, заварить его кому.

В нашем третьем «б» послевоенном,
На «камчатке», у окна во двор,
Возвышались Тимофей с Матвеем –
Локоть к локтю и к вихру вихор.

Малая букашка по окошку
Делает в который раз круги,
Хочет отыскать на волю стежку,
Только что не скажет: «Помоги!»

Возносится песня,
как птица,
Звенит
надо мной

Своей колючею щекою
Коснулся ты моей щеки,
Пожатье крепкое, мужское
Соединило две руки.

Когда подолгу почтальонка Маня
Не навещала нашего крыльца,
Мать ставила к окну: – Зови отца,
Зови, сынок: «Иди домой, па-па-ня!»

Сын к матери и добрый, и внимательный.
У самого уж внуки. Хлебосол.
Садятся в День Победы замечательный
За стол.

Был тот заветный час, когда
Зениток отгремели громы,
Хлестала гневная вода
В края десантного парома.

…Деповской еще молчит гудок,
Говорят и курят старожилы,
Дремлет мой далекий городок,
Здравствуй, крошечный!

Мой танк стоит на пьедестале,
А я – у жизни на краю,
С осколками немецкой стали,
Слегка задумчивый, стою.