Осенний дождик льет и льет.
Слышны войны раскаты.
А ветер злой вот-вот сорвет
С земли аэростаты.

В шумном зале блестели колонны,
Алый лозунг кричал со стены:
«Патриот, укрепляй оборону!
Всё отдай на защиту страны!»

Самолёты над бором сосновым
Пронеслись,
Распоров небеса
До сверкающей снежной основы…

Цветёт герань на подоконниках,
Струится в окна жёлтый свет.
В углу, на столике, гармоника
И мужа-воина портрет.

В шубейке, обгорелой и короткой,
Не пропуская никого, подряд,
Старуха раздавала по щепотке
Оставшийся от деда самосад.

О тамбовских волках речь идёт по России –
о крутых мужиках, что крепки от сохи,
да ещё от земли, что их пробует силы
и вбирает их соль… Есть ещё мужики!

Он не писал с передовой,
она – совсем подросток –
звалась соломенной вдовой;
сперва – соломенной вдовой

Война кончается.
Дымится
Берлин
и корчится в огне…

Не люблю я тиканья часов –
Времени настойчивого стука:
В них десятки мертвых голосов,
Памяти докучливая мука.

Если б, жалея, – жизнью бы наделяла,
затемнение сдерживала – а так
будто казённой сиделкой – то подоткну одеяло,
то освежу чаёк, то просушу пиджак...

Из Москвы в Карпаты
Мы весну тащили,
Вместе с автоматом,
Вместе с вещмешком

Когда она пришла в наш город,
Мы растерялись. Столько ждать,
Ловить душою каждый шорох
И этих залпов не узнать.

Вспоминал Колотуша Иван,
Как он сватать девчонку ходил.
И не выпил, а будто бы пьян,
Как хмельной, с ней до зорьки бродил.

На поле бранном пали мужики.
От мужиков остались пиджаки.
Их вдовы на еду не променяли,
Хозяев новых к ним не примеряли.

Кто б мог подумать, что дотопаю?
Кто б мог поверить – доживу?
Не подорвусь перед окопами,
не рухну в красную траву,