Вспомним блокадные скорбные были,
Небо в разрывах, рябое,
Чехов, что Прагу свою сохранили,
Сдав её немцам без боя.

В библиотеке публичной
Заполняю формуляр:
Древняя Месопотамия,
Такой-то век до нашей эры…

Смерть обрывает земные дороги,
Мертвый навеки уходит во тьму,
Холм да венок или памятник строгий –
Всё, что осталось отныне ему.

Чтоб стать мужчиной – мало им родиться,
Как стать железом – мало быть рудой.
Ты должен переплавиться. Разбиться.
И, как руда, пожертвовать собой.

Я рано просыпался,
Выскакивал во двор –
Как лихо воробьи там
Вели свой разговор!

Воду ржавую мы пили,
На снегу колючем спали.
И сегодня не забыли,
Как беду мы бедовали…

Вспомнил я о прикамской раскидистой ели
В белорусской лесной стороне,
И певучие звуки удмуртской свирели –
Чипчиргана – послышались мне.

Ещё порой ей снились по ночам
Пороховое огненное небо
И тусклая над книгою свеча,
Невкусный, горьковатый
ломтик хлеба…

У меня никого не убили – ни матери и ни брата,
Я не плакал бессонной ночью от горькой утраты.
Отчего ж тогда сердце так хочет, так жаждет расплаты?
И далекий наднёманский луг мне на это ответит

Вновь победная майская поступь
Нашу память тревожит острей.
Ту войну позабыть нам непросто –
Всем, кто был, и кто не был на ней.

С военным грузом на плечах.
В поту до мыла.
И тяжелел за шагом шаг,
А вьюга выла.

За окном, в гимнастерке зелёной,
Тополь вытянулся в струну.
«Старшина! Подавай патроны…» –
Бредишь ты. А жена к окну

Всё, что изведано, пройдено
С горечью в сердце иль с песнею, –
Всё это родина, родина,
Родина наша чудесная.

Не там – в пустынном переулке,
Не там, где мать жила, ждала, –
В тяжелой бронзовой тужурке
Мой друг стоит среди села.