Где созревать бы надо хлебу –
Лежали минные поля
И с криком вдруг вздымалась к небу
Большая рваная земля.

Могила братская. И вечер так свинцов...
Стоит старик, тень приросла к асфальту.
А боль земли прошла через лицо,
Как трещины сквозь плиты Бухенвальда*.

Он лежал с разорванным животом
в серой, как шинелька, пыли
и хрипел обугленным ртом:
«При-стре-ли…»

В сквозную осеннюю пору,
смущённо улыбку тая,
к ограде приди, за которой
курсантская юность твоя.

Кони ржали,
Мычали коровы.
И дрожали
Пожары багровы.

Пока к этим склонам
И к братским могилам
Мы ходим с поклоном –
Не зря всё, что было!

Мы знали, что подходит время битвы,
Но все тянулись к мирному труду.
И потому так много нас убито
В том сорок первом горестном году.

И я,
Пожалуй, видел всякое.
И я на трудностях мужал…
В тот год...

Над привольным же Днепром, на высоком береге,
Встал Ватутин-генерал, генерал-гранит.
Осенён бессмертием, славен днесь и довеку,
Словно витязь доблестный, зорко вдаль глядит.

Войну, как в небыль, унесло,
В сирени мирной тонет улочка.
Но, как и прежде, за село
Выходит в белом Дарья-дурочка.

Осенней ночью, в слякоть, по болоту
Ко мне явилось пополненье в роту.
Я обошел неровный мутный строй,
Вгляделся в лица новичков усталых

Я в бой иду. Прощай, до встречи скорой,
Моя родная старенькая мать!
Ты в жизни много испытала горя,
Не надо сердце грустью волновать…

Несобранных яблок запах
Густеет над старым садом.
Открыто окно на запад,
И вечным спокойным взглядом...

…Я слышу в их напевном звоне
Команду «смирно!» на перроне
И поцелуя горький всхлип,
И рвущий сердце женский крик,

Повезло нам сегодня с ночлегом –
Печка топится, лампа горит.
И подсолнух, засыпанный снегом,
Вдалеке на пригорке стоит.