Я режу толсто колбасу,
Родня жиреет,
Но жир не портит красоту.
Щадит, жалеет.

Вот мы к Балтике вышли!
Солнце и ветер. Лазурное небо. И синее-синее море.
Белые тучки на небе и белая пена на волнах.
Серые дюны и желтые сосны с зелеными кронами.

Второй этаж…
Беззвучный крик:
«Держись!»
Я подымаюсь в стынущее небо,

Сын подрастёт. Вопросами наполнится
Наивный родничок его души.
Придёт он, спросит:
– Что такое солнце?

Фашисты подожгли хлеба.
Пылает Родина до неба.
Глядит старик: видать, судьба…
А что судьба – без корки хлеба?

Мягка трава на солнечной поляне.
И эти двое в первый раз одни.
О том, что существует мирозданье,
За целый день не вспомнили они.

Бойцы артиллерийские
Бьют в черепа арийские, –
Под нашими снарядами
Ложатся немцы грядами…

Если летишь ты с фашистами драться,
Бей их нещадно в упорном бою.
Помни, товарищ, что все ленинградцы
Смотрят с земли на работу твою.

Окован стужей госпиталь военный,
Рассветный, сизый, мертвенный мороз
Нет-нет и звякнет утварью бесценной –
Пробиркой льда на пальчиках берёз.

Отступаем опять. Дым горячий и черный.
Городок полыхает, городок под огнем.
Очень хочется пить. Забежали в просторный,
По-добротному срубленный дом.

Я старею, и снятся мне травы,
а в ушах то сверчки, то шмели.
Но к чему наводить переправы
на оставленный берег вдали!

Старый дед,
старый дом,
старый сад;
На верёвке портянки висят.

На окраине села
С головою белой
Сына мать с войны ждала
И окаменела.

А знамя помнит всё до мелочей
И землю ту, что названа ничьей.
А та земля – ничейная, ничья,
На ней дыханье свежее ручья.

Разыгрались парни в городки,
Разрушая звонкие фигуры.
Если удаются им броски,
То улыбок не скрывают губы.