Я сам не свой и, как во сне дурном,
Зову кого-то голосом неслышным…
Я помню, здесь, под дедовским окном
Леса стеной стояли выше крыши.

Треугольники птиц над городом стылым,
Словно письма солдат, не пришедших с войны
И лежащих в забытых братских могилах
Посреди чужой ледяной тишины.

Писать, и только, – это мало.
Цена таким писаньям – грош.
А чтоб одна рука держала
Перо, другая – острый нож.

Вот опять я спозаранку
Чемодан свой выношу
И по рельсовой Казанке
В город юности спешу.

Он мучился в госпиталях,
Израненный и молодой.
Но выжил – и на костылях,
С медалью вернулся домой.

Угрюмый вечер в тишине окрестной
багряный тон на сизый тон менял.
Я синий снег лопатой поднимал,
бросал – и вдруг… далекий плач оркестра

…Долго ехала, Бога молила,
Ветер смахивал слёзы с лица…
Замираю над братской могилой –
Там, где светится имя отца.

Отыскать бы в молодость тропинку,
Тропку, стежку, неприметный след,
Чтобы снова стали мне в новинку
Восемнадцать или двадцать лет.

Нет, я не буду говорить
Про порох и свинец.
Отца не стану я корить,
Хотя и пьёт отец.

Листочки ветер перелистывал,
И солнце по-июльски жгло,
Когда пришли мотоциклисты
В мое далекое село.

Жизнь – по минутам, по слагаемым.
За болью боль, за часом час.
Сегодня утром за шлагбаумом
В снегу лежал один из нас.

Опять сигнальная ракета
Жар-птицей взмыла в небосвод.
И снова вздрогнула планета.
И в ночь уходит разведвзвод.

Да разве вместишь в сундуки
наше приданое?
Нас повенчали штыки,
нас охраняло страдание.

«Я полюбил тебя, взглянув в твои глаза,
И в мире с той поры светло мне только с ними.
Волну несет поток, и молнию – гроза,
А я твержу твое коротенькое имя».

А за домом моим благодать, благодать.
Там просторное поле – краёв не видать!
То-то с хлебушком будем – накормим страну,
А коль будет, то сдюжим любую войну.