Белоголовому мальчишке
В глухом берёзовом краю
Узнать пришлось лишь понаслышке
Про славу прежнюю твою.

Всех тяжелей был первый день войны –
Тогда мы через лето отступали,
Несли в себе мы гнев родной страны,
Но знали мы, что выстоять должны

Парад сорок первого года.
Снежинки на жалах штыков.
И нету иного исхода.
И нету возвышенных слов.

Под Ауце в раненой рани
Пошли в наступление мы,
Вступили в каленое пламя
Под всплески «катюш» среди тьмы.

По весне, расправившей свой вымпел,
По росе обильной, спозаранку,
Трактор он на то же поле вывел,
Что когда-то бороздил на танке.

С неразлучным своим автоматом
Не в одной побывал я стране,
Но везде и повсюду, ребята,
Я скучал по родной стороне.

Мать моя плачет, хоть фильмы – пусты,
нету в них правды, крикливы герои,
в новых шинелях с одною дырою,
в новых фуражках ползут сквозь кусты.

Четыре недели у нас на глазах
с солдатскою жизнью прощался казах.
Лежал он истаявший, серый, как дым, –
как быть нам, что делать с таким молодым?

Шаркнул выстрел. И дрожь по коже,
Точно кнут обжег.
И смеется в лицо прохожий:
«Получай паек!»

Двести маленьких жидков,
Как один носатых,
Двести чёрненьких жуков,
Чуть подслеповатых.

К последнему, Уленька, я подошел рубежу.
Но стонет железо: «Найду его. Спать уложу!»
Нашло. Среди поля я лег. Обо мне не печалясь,
Некошеных трав стебельки надо мною качались.

Я встречаю третий Новый год.
Мой отец по радио поёт.
Он поёт на радиоузле,
А припев летит по всей земле...

Я – здоровая, даже живая –
Хлопну створом последних дверей –
И как будто уже забываю
Твой египетский вырез ноздрей.

Красный стяг над Рейхстагом
И над площадью Красной,
Разным меченый знаком
В измерении разном.

И убивали, и ранили
пули, что были в нас посланы.
Были мы в юности ранними,
стали от этого поздними.