Дядя Коля – мужик весёлый
И распахнутый был мужик.
К прибауткам его в посёлке
Всякий житель давно привык.

Всё, что изведано, пройдено
С горечью в сердце иль с песнею, –
Всё это родина, родина,
Родина наша чудесная.

Гостей незваных не встречал
Штыком и автоматом.
Я был тогда постыдно мал:
Лишь восемь – в сорок пятом.

Память вольно сохраняет даты,
У неё особенная власть –
Вот и клён украсил в сорок пятом
Осень, что тебя не дождалась.

Когда отца на поле бранном
подмяла дымная броня,
я разминулся с младшим братом,
который мог быть у меня.

Убегает дорога с бугра на бугор.
И идёт он по ней, опираясь на посох.
И котомка его за плечами, как горб.
А вокруг всё поля – то в туманах, то в росах.

Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа
Киев бомбили,
Нам объявили

Одинокая сторожка,
Без макушки сена стог,
Огород, цветет картошка,
Чей-то выцветший платок,

Он целый день сидит в квартире
и вышивает по канве.
О нет, не пышные букеты,
не кошечек и не щенков...

По фронту мертвое затишье,
Ни огонька, ни звука чтоб…
Поднимешь голову повыше –
Увидишь вражеский окоп

Как вы там, ровесницы-солдатки?
Ну, а мы – не прячем грустных глаз:
На привалах обнимаем скатки,
Как до фронта обнимали вас.

Да, мне жилось несладко,
Да, мне хотелось сладкого.
Батька? На фронте батька...
Мамку свезли на братское...

Март сорок третьего. С хрустящим бельём
Мамка вошла с мороза.
Лицо побелевшее, а на нём –
Стылые капельки: слёзы...

Казалось, было холодно цветам,
И от росы они слегка поблекли.
Зарю, что шла по травам и кустам,
Обшарили немецкие бинокли.

Иначе жили до войны, совсем иначе.
Листаю бабушкин альбом и плачу, плачу.
Не оттого, не оттого, что помню мало,
что никого из них в живых я не застала.