Хлеб наш чёрствый
Был чернее полночи –
Пополам с мякиной, с лебедой,
Пополам с военною бедой…

Я, словно вернувшийся с фронта,
Где каждый твой жест на виду,
Архивами Госкинофонда,
Как прожитой жизнью, иду.

Иногда едва волочишь ноги,
Пересохнет в горле – мочи нет.
Хоть бы женщину увидеть на дороге
С ведрами, плеснула бы на след.

Пока не сгонит журавля
С гнезда родного осень-гостья,
Водили нас учителя
За город – собирать колосья.

Вдову не надо путать с вдовушкой:
Вдова – она с войны вдова.
Её бедовая головушка
Светла, как в инее трава.

Мы в детстве пели на просторе,
Входя в иные времена:
«Штурмовать далёко море
Посылает нас страна!»

Я не держал в своих руках винтовки,
Когда во мне к врагам кипела злость,
Но похлебать во дни войны «мурцóвки»*
И мне по полной мерке довелось.

В двенадцать лет мальчишкам редко
Туманит ясные глаза
Текучая, как наша речка,
Солоноватая слеза.

Что-то время понапрасну трачу,
Суета заела дочиста;
Лучше поищу свою удачу,
То есть небезрыбные места.

Расскажи мне, девочка, как с мёртвыми
танцуется,
как с мёртвыми танцуется посреди
ночи...

Осень, осень… Дороги войны…
В роты пахари сведены,
И не тракторы над Днепром –
Орудийный зловещий гром.

Зелёный факел ивы на ветру.
О ком скорбит он и к кому взывает?
Один он никого не забывает,
Неугомонный факел на ветру.

Открытки, письма, фотокарточки,
почт полевых угловики
состарившимся адресатчикам
ещё хранят тепло руки…

В восемнадцать – прощание с мамой.
В двадцать – гибель друзей, седина…
Распроклятая ведьма-война
Расстреляла мальчишек немало!

Зовут на торжества то там, то здесь
Нас в города, что мы освобождали.
Гремит «ура!», и здравицы звучат
В сверкающем огнями зале.