У славы солдатской изнанка всегда в кровавых бинтах,
И смерть, как сестра победы, судьбой приписана к войску…
И рота штрафная, не тронув с утра приварок в котлах,
Уходит на штурм, где бьёт миномёт, как доской о доску.

Вдали пылало взорванное небо –
Не прекращалась смертная пальба.
Как выжить нам, когда ни крошки хлеба,
А ребятишек полная изба?

За Красным угорьем,
на трёх верстах – сколь
изб, куда горе
вошло с войной?

Как в январе сибирский лес красив!
Трубит сосна. Звенит продрогший ельник.
Шумит сплошной березовый массив –
Высокий прямоствольный бельник.

Крест-накрест двери заколочены.
Как дула – скважины замков.
О, эти сумрачные очереди
у продовольственных ларьков!

Лейтенант Ступко не лукавил:
– Может, руки, – шумел, – воздеть? –
Вопрошая: – Апостол Павел,
Где мне правду искать? Ответь.

Говорят, что чувства огрубели.
Где теперь ты, благородства пыл?
За любовь стрелялись на дуэли,
И багрово-дымный вздох метели

Я приехал туда, где на фронте убило отца,
Осмотрел все дворы в бастионе казацком
И бродил между хат от конца до конца –
Похоронка неправдою стала казаться.

Знак дорожный под огнем и ветром
Устремлен на запад острием:
«До Берлина 200 километров».
И приписка: «Ни хрена, дойдем!»

Невелики мои заслуги
Перед Отчизной в дни войны,
Хотя отметины той вьюги
На теле и моем видны.

Живу…
Мне каждый день –
Награда,
Но сорок с лишним лет во мне...

Со сверстниками, как на грех,
Досада и надсад…
Но я один из них – из тех,
Кто тридцать лет назад...

Двести маленьких жидков,
Как один носатых,
Двести чёрненьких жуков,
Чуть подслеповатых.

И хоть бабушку ни разу
не видала, по рассказам
знаю я, что как немилость
ей собаки злые снились...

В тот страшный год с бандитской хваткой
И сталью вражеской руки
Подверглись «новому порядку»
По хатам бабьи сундуки.