Гигантский плуг войны с натугой
Корежил степь. Шел год второй.
Рванулся летом немец к югу,
Ударил танковой волной.

Кровавый изверг – под Москвой,
Суров и грозен час!
Товарищ воин! За тобой
Весь мир следит сейчас!

Рванулось сердце горячо –
И гулко, гулко застучало,
Едва почуяло плечо
Прикосновение металла.

Дождь хлещет.
А мы кладем.
Кладем,
Кладем,

Письмо в три угла, в два крыла, в две страницы,
Как только что с облака белая птица
В ладони к солдату, – и кажется, он
Вот в эту минуту – дома.

У Владимирки на госпитальном погосте,
Где шоссе от машинного гула дрожит,
И куда, что ни год, прихожу я, как в гости,
Под плитою могильною воин лежит.

Был отступленья путь солдатский горек,
Как горек хлеба поданный кусок…
Людские души обжигало горе,
Плыл не в заре, а в зареве восток.

Далека военная молодость,
Отоснилась давно беда,
Но всё дышит Ладога холодом,
Как тогда…

Михаилу Дудину
Приду я сюда на рассвете,
чтоб горестный голос утих.
Под бруствером – мой

Ещё война гудит невдалеке,
Ночами затемняется весь город,
Находим автомат на чердаке,
На переменах поджигаем порох.

Я вижу залы – залы ожиданья.
И вечером, и предрассветной ранью –
Под вечно голубым плафонным небом.
Здесь время неподатливо, что камень.

Ехали солдаты из Германии…
Орденов военных кавалер –
Гармонист – наяривал «страдание»
На родной саратовский манер.

Комиссар нам казался отцом.
Добрым был, но и спрашивал строго.
В размышленьях о чем-то своем
Он бородку задумчиво трогал.

– Кто этот дядя в гимнастёрке? –
У мамы спрашивала я. –
Быть может, это Вася Тёркин
С портрета смотрит на меня…

Как только всхлипнет первое ненастье,
Так кто-нибудь торопится сказать:
– Опять сегодня села бабка Настя
Для дочки Вари варежки вязать.