В еврейском скудном городке,
Где проходила налегке
Белогвардейская пехота,
Где отдыхали от похода...

Не хватило меча и огня
Вражьей злобе и чёрной неправде,
Что поила степного коня
Из сукровистой речки Непрядвы*...

Отец, прости меня, за то прости,
Что слишком долго шёл к твоей могиле.
Я встретил тыщи холмиков в пути
Без всяких фотографий и фамилий.

Смоляне-старожилы
Толпились у горы.
В лесу звенели пилы,
Стучали топоры.

Мирный дворик. Горький запах щепок.
Голуби воркуют без конца.
В ожерелье сереньких прищепок
Женщина спускается с крыльца.

Опять бои… И, двигаясь упрямо
По снежным селам, средь гремящей тьмы,
В часы затишья с детским словом «мама»,
Таким родным, не расстаемся мы.

Уже в планшеты уложили карты,
Водители моторы завели.
В обрубленный, расстрелянный Тиргартен
Сурово и безмолвно мы вошли.

Ну и клоунада – нету сил!
Стал я обезьяной дрессированной,
Чтоб эрзац-подштанники носил
Из бумаги мелкогофрированной.

Умер товарищ, припав к пулемету
Головою, пробитой свинцом;
Он взглядом, исполнен последней заботы,
Меня подозвал пред концом.

Информация из СМИ
На вопрос мальчишки, совсем простой,
Непростой ответ у фронтовика:
«Почему рукав пиджака пустой?»...

– Сестра! – зовёт солдатик раненый,
Уж больно жалостно зовёт…
А за окошком утро раннее,
И май сиреневый цветёт.

Двести маленьких жидков,
Как один носатых,
Двести чёрненьких жуков,
Чуть подслеповатых.

Всё было как вчера. Они травой немятой
Шагали вместе в школу по утрам…
Веселые советские ребята –
Хорошая, родная детвора…

Всё, что когда-то в комнате стояло,
Ушло на свалку иль дровами стало:
Ушла кровать, продавленная так,
Что сядешь – и как будто сел в гамак.

Высота в расплавленном металле,
Гром и чад атаки огневой…
«Где-то там следы отца пропали, –
Нам писали сверстники его.