Куковала в рощице кукушка,
Серебрились росы на листве.
Поутру забила гулко пушка
Над землянкой нашей в синеве.

Моих друзей не надо искать
На кладбищах городских:
В два метра длиной кровать
Кажется тесной для них.

Свет и мрак в переплетенье.
Радость с горечью – узлом.
Умирает поколенье –
то, где девушка с веслом,

Помню военное лето,
вкус молодой лебеды
да за околицей где-то
поступь неясной беды.

Ещё не переплавились в слова
Броня, свинец и лёгкий алюминий,
Кровь воинов, солдатский пот трава
И монумент, что высится в долине.

Прошедшим фронт, нам день зачтется за год,
В пыли дорог сочтется каждый след,
И корпией* на наши раны лягут
Воспоминанья юношеских лет.

Мы казённый табак курили,
С потолка блиндажа текло.
Мы о женщинах говорили
По-солдатски – тоскливо, зло.

Снаряд упал на берегу Невы,
Швырнув осколки и волну взрывную
В чугунную резьбу, на мостовую.
С подъезда ошарашенные львы

Кричал я по ночам: «Земля на румбе!»
И воплем этим бабушку будил.
Она крестилась. Я же плыл с Колумбом
И по тайге с Арсеньевым бродил.

Опасность братски поделив,
Нас встретил Мотовский залив,
Где облака намокшей ватой
Едва влачились над водой

«Извещаем… за Отечество… с врагами…» –
В черной окаемке пять казенных строк.
Заходила ходуном божница, закачалось под ногами,
Надавил на темя горбатый потолок…

Влетает лунный диск в кленовую аллею,
набросив на горсад серебряную сеть.
И надобно суметь отвлечься (что ж, сумею)
от суеты мирской и в бездну посмотреть...

Родимого края причал.
Берёзы холодные ветви.
Как здесь я подолгу молчал
О вечном, родном и заветном…

Даль, дорога широкая.
И просторы равнинные.
Где же ты, черноокая,
Где метель тополиная?

Как врач, удручённый чернеющей ранкой,
Склонясь, осязает биенье запястья,
Так трогает раны подбитого танка
Этот усатый простуженный мастер.