Ту весну сорок пятого года
Не забудет Россия вовек,
Голубое тепло небосвода
И войны остановленный бег.

Тех первых нет – мы все теперь вторые
из поколенья, опаленного войной.
И случай, может быть, тому виной,
что хоть в рубцах, но все-таки живые.

Прошел войну и назван ветераном,
И грудь узка для боевых наград.
А вот по-настоящему не ранен…
Но разве я, ребята, виноват?!

За голубой таёжной далью,
За острой сопкой, за хребтом
Стоит средь сосен Забайкалья
Навек родной –
Солдатский дом.

Шепчу не имя: есть оно – и пусть, –
Нет, всю тебя, как песню, наизусть!
Молочный запах кожи молодой,
Изгиб руки – девический, худой,

Нам по восемнадцать лет, ребята.
Сорок первый год. Идет война.
Рушатся дома, огнем объяты.
Канонада за сто верст слышна.

Багряны, точно свет Авроры,
Лазурны или зелены, –
В них вшиты солнечным узором
Легенды о путях страны.

Мы не спали четыре ночи,
Пыль съедала нас до нутра,
Ночь казалась нам дня короче,
Мы не видели серебра

О счастье победы! Он вскоре,
Свое обгоняя письмо,
Домой мчался в поезде скором,
Уставясь, как мальчик, в окно.

Трудней всего – подняться под огнем,
Оставить за спиной броню траншеи.
Что может быть отчаянней, страшнее,
Чем в полный рост подняться под огнем?!

В бинокле – руку протяни лишь –
Окопы фрицев. И в упор
Взгляд из-под каски… Пальцем сдвинешь
С предохранителя затвор…

Спелым ветром налилась калина,
Ягода остыла на весу.
Мать, в дорогу провожая сына,
От него не прятала слезу.

– Пристрели, браток, пристрели!.. –
Губы шепчут едва-едва.
В этом все бою полегли,
И от крови мокра трава.

Пили бабы самогонку.
Дёшево – да зло!
А вдогонку пели звонко,
чтобы за село...

Тёплый дождь – июльская услада.
Облако. Порыв. Голубизна.
В глубине запущенного сада
Песенка щемящая слышна.