И когда, от раны обессилев,
Рухнул наземь я в крови, в пыли,
Руки твои сильные, Россия,
Подняли меня и понесли.

В соседней секции – девичье общежитие.
Туда приходят гордые поляки.
Рязань в сорок четвёртом – польский город
(довольно польский и вполне студенческий:
один пединститут – одни поляки).

Чтобы мы о мире написали
Не словами, а судьбой страны,
Жизнь нам предоставила детали
Самой сокрушительной войны.

Меняются цифры, стираются даты,
Но в памяти вечно шагают солдаты.
Стучат и стучат в голове батальоны
И сон выбивают из глаз воспаленных.

Я прохожу по улицам твоим,
Где каждый камень – памятник героям.
Вот на фасаде надпись:
«Отстоим!»

Как лён, чубы и брови выгорали.
О детства миг, высокие мечты!..
Но вскоре в окнах голубых прогалин
Затмили солнце чёрные кресты.

Мой вещмешок… Что было в нем?
Портянки, концентрат с пшеном,
на случай – лишняя граната,
да лист с такою колдовской

Землю, где мы родились и живем,
Матерью мы справедливо зовем.
Но, как с родным Ала-Тоо, я связан
С дюнами Латвии кровным родством.

В моё не розовое детство,
Когда окончилась война,
Я помню, как хотел наесться
На все иные времена.

Ходила смерть – легка в походке –
на фронте рядышком со мной,
и я привык к ней, как к винтовке,
как к неизбежности самой.

Мы играем в школу. Я солнце
Плохо знаю. Откуда знать?
Смерть отца, война, как колодца
Наледь, – студят. А мне лет пять.

Мальчишкой с умом откровенным,
Забывшим про голод и страх,
Я встретился с военнопленным
На Кировских островах*.

Птицы вьют надо мною круги,
Возвращаясь из дальних краёв.
Мой братишка, ты мать береги,
Дорога ей сыновья любовь.

А отчего Чернигов* – да никогда не ведал я!
Я знаю Чернососны** в черёмуховом сне.
Я знаю Веремейки** с доверчивой скамейкой.
И всю деревню Белицу с семьёю Подойбедовых,
Дорогу на Верховцы** с верёвкой на сосне…

Свет похож на тьму,
В мыслях – пелена.
Тридцать лет тому
Началась война.