Дав слово не нарушить тишины,
Ползут по льду неслышно пластуны,
Им, как оружье верное, нужна
Дремучая ночная тишина.

И на току, и в чистом поле
В войну я слышала не раз:
– А ну-ка, бабы, спляшем, что ли!
И начинался сухопляс.

Ходоки ваши где-то
вспоминают о вас.
Улыбаются деды,
начиная рассказ.

О, пусть раздастся гром победы!
Хочу приблизить этот час.
По белому большому свету
Так много нас, так много нас.

…Качался ветер озорной,
Склонялась вечность надо мной.
Деньки, как листья, ворошила…
Отцы покончили с войной.

Расскажи-ка, песенка-подруга,
Как дерутся с черною ордой
Три танкиста, три веселых друга –
Экипаж машины боевой.

Осколок не крупнее чечевицы
Ему надбровье наискось просёк,
Он кровь смахнул трёхпалой рукавицей,
Дружку мигнул: – Царапнуло, Васёк!

Друг умирал на подступах к Берлину.
В минуту одичалой тишины
Успел сказать лишь: «Передайте сыну…»
А что? О том живые знать должны.

…Я говорю с тобой под свист снарядов,
угрюмым заревом озарена.
Я говорю с тобой из Ленинграда,
страна моя, печальная страна…

Год сорок первый был таков:
Надежды и сомнения,
И колебание верхов,
Слепые заблуждения.

Здесь, в русском поле, средь лесов забытом,
Хранящем горечь бедственных годин,
Вмерзаю в эхо отгремевшей битвы,
Не зная войн, доживший до седин.

Меня нашли в огромной луже
Под самолетом
В ледяной весенней стуже.
Я в ней проспал четыре часа

Корежилась земля… Под рев металла
Я шел, солдат, на линию огня.
А где-то мать ночей недосыпала –
Своей любовью берегла меня.

Не собирал ни марок я, ни бабочек,
А осенью на поле – колоски…
За перегорьем где-то жарко бахает,
И крестятся угрюмо старики.

Усеяны поля, дороги, тропы
Горячим пеплом, грудами костей…
Сюда вели пути со всей Европы,
Обратно людям не было путей.