Земли потрескавшейся корка.
Война. Далекие года…
Мой друг мне крикнул:
«Есть махорка?» А я ему: «Иди сюда!..»

Прошедшим фронт, нам день зачтется за год,
В пыли дорог сочтется каждый след,
И корпией* на наши раны лягут
Воспоминанья юношеских лет.

Вслед за Генрихом прыгаю в волны,
Хоть и мнится в сиянии дня,
Что не Висла, а матушка-Волга
В этот миг обнимает меня.

Перегорит костер и перетлеет,
Земле нужна холодная зола.
Уже никто напомнить не посмеет
О страшных днях бессмысленного зла.

Говорят, что война
Миновала давно,
Канет в бытность она,
Говорят, всё равно.

Вся площадь в рытвинах и ямах,
Снег с мерзлой глиной пополам.
Вокруг дома без стекол в рамах,
Машины вражеские в шрамах,

Этих слёз не вытрешь насухо,
Эту боль не соскрести.
И выходят бабы к насыпи,
Руки горькие скрестив.

Прощальная минута подошла,
Односельчан слышны слова простые:
«…И ордена за ратные дела.
И честно жил… И руки золотые».

Мы залегли в бурьяне и в пыли.
Замолкла к ночи канонада.
И только пролетают журавли,
Курлыча грустно, к Сталинграду.

На этой зелёной земле
От памяти некуда деться…
Военное горькое детство
В тревожно притихшем селе.

Разыгрались парни в городки,
Разрушая звонкие фигуры.
Если удаются им броски,
То улыбок не скрывают губы.

На солдатских путях заграничных,
В блиндажах и окопах не раз
Снился мне – неизменно, привычно –
Дедом срубленный, черепичный

Во дворе возле старой котельной –
Два бойца сорок пятой отдельной:
У бойца симпатичного Тони
Лишь по звёздочке есть на погоне...

Кричат и вьются коршуны над взгорьем,
Над ельником, над зеленью ветвей,
Кричат и вьются, предвещая горе
Задумавшейся матери моей…

Кружился снег, и были лживы
Его слепящие пласты;
Мы шли с тобой искать архивы
Среди руин и пустоты.