Помню: смертно пить охота,
Даже тень – и та печёт.
Я по очереди сотый
За водой, что не течёт.

Мы видели смерть. И запомнили мы:
Глаза у нее – не мышиные норы,
Но вспышками молний разили из тьмы
И мрак рассекали вокруг ее взоры.

Когда незнакомый товарищ убит,
И весть пройдет, как волна, –
Особенно смерть не удивит.
Ты скажешь: «Ну что ж, война».

Суровое военное житьё.
И столько в нём традиций, сколько прозы…
И перед боем чистое бельё
Солдатам выдавалось из обоза.

Коптилки мигающий пламень.
Мы с Диккенсом в доме одни.
Во мраке горят перед нами
больших ожиданий огни.

Вблизи смерть караулит и поодаль –
Разрывы в лица дышат горячо,
Но, сдвинув бескозырку, Севастополь
Забрасывает ленты на плечо.

Эти вести, как взрывы ночные
под окнами дома.
Это резкие вести –
так кричат часовые
даже близко знакомым…

Осенен полыханьем победного стяга,
Сел усталый солдат на ступеньку Рейхстага.
Снял фуражку, как труженик после работы,
Вытирая со лба капли жаркого пота.

– Месяц май, он какой?
Красный, белый, голубой?
Ну конечно, он зелёный!
Распустились ивы, клёны
И берёзы, тополя…

Те, что в войнах полегли от пули,
те, что годы жили вопреки,
те, что гнулись, те, которых гнули,
мужики и бабы, земляки

Не стройте вы, ребята, в облаках
воздушных замков для мечты крылатой,
носите лучше вечность на руках,
чтоб на суде была вам адвокатом.

«Я – патрон образца сорок третьего года,
Я утерян войной.
Мой владелец – солдат из пехотного взвода –
Там, в земле, подо мной...

Износилось тело, как рубаха.
И в чём только держится душа?
Но гляди-ка, как старик без страха
Смотрит в небо, жадно, не дыша.

Госпиталь.
Всё в белом.
Стены пахнут сыроватым мелом.
Запеленав нас туго в одеяла

Шёл по улице пехотный
генерал.
Шёл и выправкой прохожих
покорял.