Я помню, будто было всё вчера:
Далекий фронт и госпиталь походный.
На сломанную веточку похожа,
В палате умирала медсестра.

Я – обыкновенный, довоенный,
То есть я родился до войны.
Вой фугаски яростной сиреной
Просверлил мальчишеские сны.

Когда я рассматриваю в музеях
Картины прославленных живописцев,
Мне вспоминается фронт под Москвою
И друг из саперного батальона.

В тылу врага мы бьемся непреклонно.
Повсюду наши зоркие посты.
Взлетают к небу вражьи эшелоны,
Пылают склады, рушатся мосты.

Меня дразнили рыжей, конопатой
В том дальнем детстве, в те еще года,
И местные чижовские ребята
Проходу не давали – вот беда.

Когда ты приходишь на поле сраженья,
Склони свою голову скорбно и низко.
Отдай им достойную дань уваженья –
Солдатам, что спят под литым обелиском.

Мы – не пыль на ветру,
Не туман поутру,
Мы – другое совсем поколенье.
Нас развеять нельзя.

О ночь сорок первого, полною чашей
Тебя зачерпнул я. Ребёнком меня
Траншеи кормили крапивною кашей,
«Катюши» баюкали в зыбке огня.

Изба стояла как свидетель
Седой далёкой старины,
Перенесла она на свете –
Как две болезни – две войны.

На старом кителе – колодка.
Четыре радужных звена.
И поседевшая бородка…
– Война, мой батенька, война!

Я родился в деревне,
В крестьянском роду,
Под городом древним
В двадцать первом году.

…Весь Ленинград, как на ладони,
С горы Вороньей виден был.
И немец бил с горы Вороньей.
Из дальнобойной «берты» бил.

Они ко мне приходят по ночам…
Как горестно знакомы эти лица!
У молодых – погоны на плечах,
У тех, кто чуть постарше, – лишь петлицы…

Стоянка партизанская в лесу.
Отряд безвестен. Вечер безответен.
Слетел листок и медлит на весу –
Его на миг поддерживает ветер.

Мне бы ясную погодку,
Крупной ряби сарабанду,
Поворотливую лодку,
Расторопную команду.