ШАРОВАРЫ
Только вьюги войны отшумели –
жизнь по кругу пошла своему.
Из карманов отцовской шинели
шаровары слатали в дому.
Резчику лома
Р. Зайнапову
В копровом цехе вечный кавардак,
железо всех времён, мастей, обличий…
То паровоз подкатится сюда
с утробной паровою перекличкой.
То подвезут бескрылый самолёт
в обломках отзвеневшего дюраля,
то на вагоне катер приплывёт…
Всех под резак –
и словно не бывали!
Порой Степану чудилось, что он
палач вот этих горемык железных,
не попусту коптивших небосклон –
проживших век двужильно и полезно.
Он опускал на землю бензорез,
влезал наверх, откуда тишь стекала…
И громыхал хозяйский интерес
по мостикам ботинками Степана.
В его обходе, ревностном и злом,
рассерженно сминалось безразличье:
– Труда-то сколько! –
И опять на слом…
Но всё же вскоре вспыхивала спичка,
а бензорез врезался в кругляки,
обшивку и натруженные скаты,
и паровоз, напыщенный когда-то,
валился от Степановой руки.
Да мало ли таких со всей страны
летят к нему, попыхивая рьяно!
Им раньше явно не было цены,
а нынче есть – и та не по карману.
Дешевле вжать в тысячетонный пресс
уютные, обжитые кабины
и рычагов тридцатилетний блеск…
Ломай, Степан, работай –
всё едино!
Так думал он размашисто, спроста,
покуда к серым колоннадам цеха
из памяти тревожной не приехал
особенный, приземистый состав.
Степан присел у танка, закурил.
Пробоины, заклиненная башня…
И, словно лбом ударясь в день вчерашний,
на башенке он цифры отличил:
602-й…
И дёрнулась рука,
и налегла на воздух, как на тормоз,
602-й – в разорванных боках
привёз войною срезанную скорость.
602-й…
И задохнулся он.
Да! Там они, заклинены навечно…
Он за бронёю слышал каждый стон
и жаркое дыханье человечье.
Он рвал броню упругим резаком,
как будто вдруг из танковой утробы
они шагнут светло и шлемолобо
сквозь времени погибельный закон.
Гудело пламя, взламывая танк,
томилось небо без дождя и вздоха…
В копровом цехе вечный кавардак,
в пролётах тесных
стиснута эпоха!