Ты в списках потерь и теперь под вопросом –
Ушла похоронка в семью,
И все ж среди павших в бою
Тебя не нашел я, Морозов.

Я плачу в темноте кинематографа,
Я – камень, слез не знающий давно.
И хорошо – платка не видно мокрого,
И старое лицо притемнено.

Какие клубились метели
В твоей обожжённой дали!
Какие грома прогремели –
За край милосердной земли!

Тот горький день нам о беде поведал,
Боль обожгла мальчишечьи сердца,
Когда у Кольки расстреляли деда,
А у Валька повесили отца.

Еще невнятна тишина,
Еще в патронниках патроны,
И по привычке старшина
Бежит, пригнувшись к батальону.

Тугой удар – начало канонады,
Пехоту поднимающий сигнал.
И лето зашумело листопадом,
И воздух, жестким шорохом снарядов

И снова бал. Не выпускной.
Нас в сорок пятом выпускали.
Танцуйте, мальчики, со мной,
Как никогда не танцевали.

С марш-броска мой дядя Яков
Принял самый первый бой.
Не одну отбил атаку
Пулемётчик молодой…

Меня нашли две вражеские пули
И грудь прожгли расплавленным свинцом…
Я рухнул, точно тополь в злую бурю,
И смерть склонилась над моим лицом!

Иначе жили до войны, совсем иначе.
Листаю бабушкин альбом и плачу, плачу.
Не оттого, не оттого, что помню мало,
что никого из них в живых я не застала.

Говорят, что посмертно тела наши станут землею.
Я поверить готов в немудреную эту молву.
Пусть я стану частицей земли, отвоеванной с бою,
Той земли, на которой сейчас я всем сердцем живу.

Меня умчала тряская теплушка,
А вы вдали остались на заре…
Но помню я печальную улыбку
И волосы, как листья в сентябре.

Перед атакой он пришёл в траншею.
Почти не поворачивая лиц,
Запоминали лишь худую шею,
Невыгоревшее сукно петлиц…

Я трепетно читаю имена.
Вот сверстники.
Я здесь встречаюсь с ними.
Война, война!.. Оставила она

Упаду, изможденный,
На винтовку щекой.
Ах, как сладок законный,
Разрешенный покой!