Только лишь солнце зашло –
Сумерки враз наступили
И захлестнули село,
Черной водой затопили.

Маньчжурия. Идут машины наши
Вдоль улиц глинобитных городков.
Нам женщины опять руками машут,
Сияют счастьем лица стариков.

Стали добрыми слухи
И весёлым оркестр.
На виду у разрухи
Всё ликует окрест.

Встань лицом на запад – погляди.
Поклонись родным твоим полям,
Видно, всё, что ждет нас впереди,
Мы с тобой разделим пополам.

Хоронят Неизвестного солдата.
Он шёл в строю, атаковал когда-то.
Он цену знал и холоду, и ветру
И пал на сорок первом километре.

Хромой автоматчик, кривой пехотинец –
Три глаза, неполных четыре ноги
Ползут, плесневея в болотной трясине,
Боясь оглянуться, ползут пауки.

Жизнь торжествует в разномастном гуле,
Где вздохи вдов порою не слышны…
В большой эмалированной кастрюле
Замесит мама...

Как иконы, их лики темны,
Но сияют седые их прядки,
Потому что за годы войны
С чёрным горем спознались солдатки.

Ты рядом. Ты близко у кручи нагорной,
И дом твой на площади старой соборной.
Давно ли тут ветры военные дули?
Давно ли тут жалобно прядали пули?

Я вас люблю, как любят всё, что мимо
Промчалось, не убив, когда могло.
Я вас люблю и вами я любима
За то, что не убили, а могли...

В пятидесятых рождены,
Войны не знали мы, и всё же
Я понимаю: все мы тоже
Вернувшиеся с той войны.

Мы все покинем и леса, и пашни.
Таков у смертных на земле удел.
Лишь одного – быть без вести пропавшим
Я на войне остаться б не хотел.

Я помню: мы вышли из боя
В разгар невеселой поры,
Когда переспевшие, стоя,
Ломались хлеба от жары.

Хотелось бы и мне назло обстрелам
Увидеть, как закончилась война,
Тебя найти на этом свете белом
И захмелеть от встречи и вина.

Корчилась трава в огне июля.
Уходил на фронт парнишка молодой.
И старуха-мать шептала: «Пули
Я заговорю… останешься живой».