Не могу наглядеться
Я на край этот милый.
Пролетело здесь детство
Голубком сизокрылым.

В снегу лежал и плакал как ребенок
Полузамерзший серенький котенок.
Он уцелел единственным из тех,
Кто жил в поселке. Падал крупный снег.

Летела пуля тридцать лет.
Настигнут я – пробито сердце.
И надо мной чернеет свет…
От памяти куда мне деться!

Осень, осень… Дороги войны…
В роты пахари сведены,
И не тракторы над Днепром –
Орудийный зловещий гром.

Сети ль под небом волгли,
Шли облака ли, –
Там, на закате, волки
Волгу лакали.

Расскажу строкою незаёмной
о далёком времени, когда
белым днём, суровой ночью тёмной
шли на запад наши поезда.

Лишь прикоснулся – сразу сердце сжалось.
Когда-то, глядя в это вот стекло,
В театр готовясь, мама наряжалась,
И сквозь расчёску золото текло.

…Мы падали. Никто не делал гроба.
И только, раскаленной добела,
В груди у нас не остывала злоба –
Она и поднимала, и вела.

Идут по переулку две подружки,
Две бабушки, две древние старушки,
По лужам ковыляют не спеша.
Погода нынче выдалась сырая.

Сбросив в сенях грязные ботинки,
Не решался посмотреть на мать.
И пальто, что только из починки,
С плеч худых боялся он снимать.

И моё рожденье означало:
Мне начало и конец войне.
От войны осталось одеяло
В нашем доме – и досталось мне.

Им только снилась прежде даль морская,
Их в шлюпках волны не качали, нет!
Но и они любили море, зная
О нем из книг и песен с малых лет.

В машине мрак и теснота.
Водитель в рычаги вцепился…
День, словно узкая черта,
Сквозь щель едва-едва пробился.

Во дворе – разговор,
скрип крутого крыльца,
блещет сталью топор
в изголовье отца.

Степные ветры спину рвут,
Порою кажутся стальными.
Врастают люди в землю тут:
Россия-матушка за ними.