Закат, как кровь, размазан по стеклу.
Синеет снег. А ветер сатанеет.
Оклад иконы чуть блестит в углу.
Ещё немного – и совсем стемнеет.

Я сеял хлеб… Я набивал патроны
В холодный диск. И, не бряцая зря,
Бил по врагу с высотки укрепленной,
Вгоняя в жар железо «дегтяря».

Каганец бензиновый неярко
Желтый свет бросает по стенам.
Улыбаясь, девушка-мадьярка
Свой бокал протягивает нам.

Везло: до самого Берлина
Он шёл в передовых цепях
И – ни царапины единой,
А гимнастёрка в орденах.

Три дня мы в том месте кружили.
Три дня каруселил снег.
Напротив комендатуры
Во рву лежал человек.

Я литую осматривал
кладку
над фундаментом школьной стены –
всюду видел рабочую хватку...

Апрель тревожил нас недаром.
Ужель пришел конец пути?
Берлин, охваченный пожаром,
Сутулит кирхи впереди.

Кто прошёл сквозь пожары и беды,
не забудет уже никогда,
как цвела и дымилась Победа
и от пуль закипала вода.

Уже давно пришли с войны солдаты,
У тех солдат растут свои сыны,
А в этот дом, все перепутав даты,
Еще военные стучатся сны.

Принесли мне в землянку посылку,
И повеяло теплом.
И забилось вдруг сердце так пылко,
И я вспомнил тихий дом…

Все на свете знать ей надо,
Обо всем расспросы:
И зачем у винограда
Подвязали лозы

«Убей, – в плакате было, – немца!»
Да, немца. Коротко и прямо.
Здесь ненависть имела место.
И ненависть имела право.

Идёт как трубач, как глашатай,
Он поступью твёрдой идёт
Дорогой побед – сорок пятый,
Увенчанный лаврами год.

От боли скрочившись, деревья
Со стоном падали ничком.
Земля ходила ходуном,
И слизывал огонь деревню.

Память, солдатская память –
Строгая доля мужчин…
К ней ничего не прибавить,
Кроме седин и морщин.