Я привстал над окопом
По знаку вихрастого Женьки,
Не боясь ни черта,
Только хрустнула кромка песка...

В колонну по три становись
и – шагом марш!
Кто в 21‑м начал жизнь,
тот, значит, наш.

Мой отец – воспоминанье кожи
О колючей нежности солдата,
Уходившего на фронт когда-то.
На руки он взял меня, похоже…

Трепет взорвавшихся почек,
рокот весенних дождей…
Мать говорила: «Сыночек!
Мир не без добрых людей».

Забуду ль я когда-нибудь,
Когда пройдет в душе невзгода,
Про свой бредовый, сложный путь,
Какой прошел я за два года?

Здесь не поля. Здесь минные поля.
В двухстах шагах – немецкие окопы.
А посреди – ничейная земля,
Бесхозный клин растоптанной Европы.

У нас у всех с войною счёты.
Шёл сорок первый горький год...
В разгар уборочной работы
Кружил над нами самолёт.

Вспоминаю, встречая людей с разноцветными планками,
Я тот фильм о минувшей войне, где в неравном бою
С накатившими стройной армадой фашистскими танками
Горстка русских солдат одержала победу свою.

Я всё это видел в одной деревушке:
Домашнюю утварь средь груды камней,
Безмерное горе в глазах у старушки
И девочки, в страхе прижавшейся к ней.

Нам от памяти детской никуда не уйти,
Хоть мы взрослые «тёти» и «дяди»…
Таня Хейфец, лишь стоит секунде пройти –
Ты в блокадном опять Ленинграде.

В кромешной тьме бураны шумные
Встают во весь огромный рост.
А дома на печи под шубою
Не страшен никакой мороз!

Я вышел.
Открылся разбитый перрон.
Здесь только что
буря металась

Еще той ночью игры снились детям,
Но грозным ревом, не пустой игрой,
Ночное небо взрезав на рассвете,
Шли самолеты на восток. Их строй

Победный вальс – трофейный скок,
Неприхотливый слог,
Зато составы – на восток,
А там уж… кто как смог.

Тот день был жаркий, летний самый,
От зноя листья в трубочки свило,
За много вёрст меня водила мама
К фотографу в районное село.