Ох, шинель моя, шинель,
Серая, походная.
В холод, стужу и в метель
Теплая и модная.

Из Нюрнберга, сжатого кольцом,
Мой друг привез свои святые снимки:
Он там работал в шапке-невидимке,
Хотя официальным был лицом.

Сомкнулись волны вмиг над рубкой,
И лодка вглубь ушла,
шурша...
Он не пройдёт с любимой трубкой...

Русский солдат и немецкая девушка…
После шести разлучальных декад
Вновь обретённую бабушку дедушка
Нежно целует – и я за них рад…

Знаю, ты хватила горя с лишком,
Раздели́ – так хватит на село.
Только нам, военным ребятишкам,
Было всё же с мамою тепло.

Валились лошади без силы,
И снег их трупы заносил,
Барахтались автомобили,
Буксуя из последних сил,

Мне снился бой, тяжёлый долгий бой,
Гремели танки, били миномёты.
Мне снилось, что склонился надо мной
Нестроевик из похоронной роты.

Искусство – великое диво
И боль в опалённых сердцах,
А юноши пишут красиво
Стихи о погибших отцах.

И мы бы домой возвратились со славой,
Да наша судьба оказалась иной.
Не жди, дорогая, – лежу под Варшавой
И ветры чужие поют надо мной.

За лязгом и скрежетом – взрывы и свист.
Всё небо распорото боем.
И жёлтые звёзды срываются вниз:
Им выдержать трудно такое.

Дав слово не нарушить тишины,
Ползут по льду неслышно пластуны,
Им, как оружье верное, нужна
Дремучая ночная тишина.

Наш поезд во поле глухом
Застрял на полпути к Балхашу*.
Под вечер на былье сухом
Мать в чугунке варила кашу.

С бойцами тяготы деля,
Обречена войной на горе,
Светилась мерзлая земля
Сухими скулами предгорий.

…Деповской еще молчит гудок,
Говорят и курят старожилы,
Дремлет мой далекий городок,
Здравствуй, крошечный!

Как я гордился, надев б/у:
Шинель, простреленную в бою.
Солдат был ранен, попал в санбат,
В строю солдата сменил солдат.